«Мамочка, я же не умру?» В больнице Краснодара умер 12-летний мальчик — его мать винит в этом врачей

— Самое страшное — это пережить своего ребенка. Смерть ребенка не сравнима ни с чем, — говорит Ирина Журавлева. Прошлым летом она похоронила своего 12-летнего сына Владислава Липского.

Мальчик умер в Детской краевой клинической больнице (ДККБ) в Краснодаре, куда попал из-за проблем с почками. Женщина винит в случившемся врачей, СК возбудил уголовное дело. Но судебно-медицинскую экспертизу, которая сможет установить точную причину смерти Владислава, назначили на декабрь 2024 года. Пока за смерть ребенка никого к ответственности не привлекли.

Владислав родился 10 марта 2010 года. То, что у мальчика какие-то проблемы со здоровьем, выяснилось только при оформлении медкарты перед поступлением в школу, в феврале 2017 года. На снимке УЗИ не было видно одной почки, и врач рекомендовал показать ребенка специалистам Детского диагностического центра (ДДЦ).

Ирина говорит, что результаты УЗИ стали для нее полной неожиданностью, потому что никаких проблем у сына раньше не было — мальчик регулярно посещал врачей в поликлинике, ни на что не жаловался.

В апреле Ирина отвела сына на прием к нефрологу Оксане Соколовой в ДДЦ. Мальчику сделали УЗИ, он сдал необходимые анализы, в частности — биохимический анализ крови, который раньше у него никогда не брали. Анализ показал повышенное содержание в крови креатинина и мочевины, что свидетельствовало о том, что единственная почка ребенка практически не функционирует. Ребенку поставили диагноз — кистозная дисплазия гипоплазированной правой почки, карликовая нефункционирующая левая почка, вторичный гиперпаратиреоз.

На следующий месяц Владислава вместе с мамой положили в Детскую краевую клиническую больницу на обследование. В выписке после обследования врачи записали, что, «со слов матери, на 32-й неделе беременности заподозрена аномалия мочеполовой системы». Ирина отрицает, что говорила врачам такие слова, ведь никакой аномалии при беременности никто не выявлял.

Как бы то ни было, эта фраза так и осталась во всех выписках и заключениях, которые ей выдали в больнице.

Следующие пять лет Владислав наблюдался у нефролога Оксаны Соколовой в Детском диагностическом центре. Он не пропустил ни одной явки, регулярно и вовремя сдавал все анализы.

Ирина неоднократно просила рассмотреть вопрос о пересадке почки ее сыну и направить его на проведение этой операции в Москву. Она могла стать потенциальным донором для мальчика. Ирина хотела, чтобы Владиславу сделали пересадку, а затем перевели на перитонеальный диализ.

— Я не раз предлагала врачу, давайте вы нам направление дадите, у меня есть возможность, я сама поеду в Москву, пусть меня обследуют, пусть ребенка обследуют, я за свои деньги поеду, вы хотя бы просто адрес скажите, — вспоминает Ирина.

На все предложения женщина получала отказ. Ее уверяли, что говорить о пересадке еще преждевременно, да и вообще — спешить некуда.

Каждый день Владислав принимал по расписанию огромное количество таблеток и соблюдал строгую диету. Ирина подсчитывала, сколько белка, калия, натрия и других веществ содержится в питании сына, следила, сколько жидкости он выпивал.

Это был тяжелый период. Ирине пришлось пожертвовать своей работой, чтобы заботиться о сыне. Так как Владиславу категорически нельзя было болеть, мальчика перевели на домашнее обучение, а его младшего брата забрали из детского сада, «чтобы он не таскал болезни».

Когда у Владислава обнаружились проблемы со здоровьем, Ирина составила график примерного снижения работоспособности единственной почки сына. Выходило, что она откажет, когда ему будет примерно 12 лет.

В августе 2021 года, когда Владиславу было 11,5 года, скорость клубочковой фильтрации (СКФ) его почки снизилась до 19 мл/мин. Ирина опять обратилась к нефрологу Оксане Соколовой с просьбой отправить сына на пересадку, потому что, по ее словам, додиализную трансплантацию почки проводят при фильтрации в 20. Но женщина снова получила отказ.

— Она [нефролог] мне сказала, что у нас в стране так не делается — якобы у нас сначала идут на диализ, а потом на пересадку. Но это откровенная ложь, потому что додиализную пересадку от родственного донора у нас делают. На диализ, соответственно, она тоже сказала: «Вам рано». Я лично считаю, что нужно было [начинать диализ] именно тогда, — уверена Ирина.

В январе 2022 года после сдачи очередных анализов эндокринолог рекомендовал матери срочно обратиться к нефрологу в ДДЦ, чтобы получить направление на диализ, потому что СКФ у Владислава была 14 мл/мин. Это прямо указывало на крайне низкую способность почки фильтровать кровь.

28 января повела сына в ДДЦ, где он сдал анализы крови и мочи, а 2 февраля — суточную норму мочи для исследования. Нефролог сообщила, что креатинин у мальчика снизился, а показатель СКФ стал немного лучше и составляет 19 мл/мин.

Во время посещения ДДЦ и сдачи анализов Владислав подцепил ОРВИ. Мальчик проболел восемь дней, а затем его здоровье резко ухудшилось — у него начались небольшие отеки, подергивания мышц, а давление держалось на уровне 130/90 и не сбивалось.

Ирина сообщала об этом в ДДЦ, но попасть на повторный прием к нефрологу, даже по предварительной записи, не вышло — в регистратуре женщине сообщили, что оба нефролога на больничном и принять их некому. Тогда Ирина отвезла сына на консультацию к гематологу, которая сделала УЗИ почек и назначила уколы эритропоэтина (гормон, синтезирующийся в почках). Ирина отмечает, что в инструкции к этому препарату указано, что он может поднять давление.

Попасть на прием к нефрологу удалось только 5 марта. Владислав снова сдал кровь, для понижения давления нефролог назначила ребенку энап (антигипертензивный препарат). На следующий день мальчику сделали укол эритропоэтина, рекомендованного гематологом. Сразу после него давление у ребенка поднялось до 160/110 и, несмотря на прием энапа, держалось сутки.

Только на третий день давление снизилось до 130/90, но к этому моменту ребенок уже жаловался на боль в груди со стороны сердца. 9 марта Ирина отвезла сына к нефрологу, мальчика также осмотрели эндокринолог и кардиолог и сделали ему ЭКГ.

Ирина провела с сыном в ДДЦ больше шести часов, бегая из кабинета в кабинет и сидя в очередях. Женщина всем врачам указывала на резкое ухудшение здоровья ребенка, но по-прежнему получала ответ, что диализ проводить еще рано.

Тем временем из заключения нефролога Соколовой следует, что СКФ снизилась у мальчика до 11 мл/мин. Это — терминальная стадия почечной недостаточности. Но вместо госпитализации для диализа врач назначила следующую дату анализов на 14 марта, а матери посоветовала вызвать дома скорую, «если станет совсем плохо».

11 марта Ирина подала документы на комиссию в Краевую клиническую больницу № 1, где спустя четыре дня вынесли заключение о необходимости наблюдения за ребенком специалистов нефроцентра с последующей заместительной почечной терапией — диализом. После подачи документов женщина отправилась в диализный центр «Фрезениус» на улице Черкасской, где заведующая согласилась взять ребенка на проведение перитониального диализа, но уточнила, что в ДДЦ мальчику должны имплантировать катетер.

14 марта Владислав снова сдал кровь и пришел с мамой на прием к нефрологу в ДДЦ. Ирина рассказала, что состояние здоровья ребенка ухудшилось, обратила внимание, что из-за отеков он поправился на три килограмма, его мучают жуткие боли. На вопрос, почему ее сыну не назначают диализ, женщине снова ответили, что еще рано.

На другой день Ирина попросила нефролога распечатать результаты анализа крови, пояснив, что они нужны для консультации с врачом в другом медицинском учреждении. Услышав это, нефролог, по словам женщины, изменилась в лице и категорично заявила, что мальчика нужно срочно положить на лечение в стационар. В этот же день Владислава госпитализировали в нефрологическое отделение Детской краевой клинической больницы.

В нефрологическом отделении мальчику начали ставить капельницы натрия, делать уколы эритропоэтина и давать таблетки «Капотен» от давления. В первый же вечер у него началась рвота и истерика.

На следующий день Владиславу начали переливать кровь. Длилась эта процедура примерно до четырех утра, а так как спать было нельзя, мальчик очень устал.

После переливания Ирина с сыном пошли спать в палату, но примерно через час его разбудили для сдачи крови. Когда ребенок снова лег спать, его разбудили мерить давление. Через 15 минут после того, как ему померили давление и он уснул, у Владислава начались судороги.

— Конечно, я начала кричать, чтобы кто-то подошел. Прибежал невролог, прибежал дежурный врач, они подумали, что у него инсульт. Сразу пригнали скорую, на скорой мы поехали в соседнее здание делать МРТ мозга, — вспоминает Ирина. — Он уже начал приходить в сознание, смог сам переместиться с этой доски, на которой делают МРТ, на каталку, отвечал на вопросы.

Невролог сказал, что на снимке МРТ всё нормально, и предложил не отвозить мальчика в палату, а сразу везти в реанимацию, потому что спустя несколько часов у него был запланирован экстренный диализ, а диализный аппарат есть только в реанимации.

— Ну я смотрю, врачи уговаривают. Думаю, раз всё нормально, давайте. Я сама его до дверей реанимации довезла на каталке, мне отдали его вещи, сказали, что мне позвонят, и сказали, чтобы я ехала домой, — объясняет женщина.

На следующий день Ирине никто не позвонил. На второй день женщина не выдержала и набрала заведующего реанимацией, но в ответ услышала лишь крики.

— Вы вообще видели, в каком состоянии вы нам ребенка привезли?! — возмущался в трубку заведующий.

Ирина пояснила, что два дня находилась с сыном в соседнем отделении больницы, а до этого они пять лет наблюдались у нефролога. Разговаривая с женщиной, заведующий посмотрел на компьютере информацию о мальчике и, видимо, понял, что мать ни в чем не виновата.

— Говорит: «Ну он у вас в крайне тяжелом состоянии на ИВЛ». Вы знаете, я в этот момент думала, что сама умру, когда мне такое сказали, — признается Ирина.

Когда следующие два дня Ирина звонила в реанимацию, ей говорили, что состояние ребенка стабильное, ему проводят экстренный диализ, он переносит процедуру хорошо. 21 марта женщине сообщили, что Владислава сняли с ИВЛ, он дышит самостоятельно, но находится под маской. На следующий день ребенок, по словам врачей, стал буйным, у него начались галлюцинации.

23 марта Ирина поехала на прием к нефрологу Алене Моисеевой, которая сообщила, что у Владислава случился инсульт в реанимации из-за проблем с давлением, у него были судороги, поэтому мальчика повторно подключили к ИВЛ. В начале апреля ребенку сделали трахеостому и попытались вывести из искусственной комы.

Весь апрель Ирина посещала нефролога Моисееву, которая каждый раз сообщала, что состояние мальчика не меняется, в себя он не приходит, хоть и реагирует на прикосновения. К сыну в реанимацию женщину не пускали, ссылаясь на коронавирусные ограничения.

На майские праздники Ирина приехала в ДККБ вместе с отцом Владислава Андреем. Они давно в разводе, но продолжают общаться, и для обоих мальчик был смыслом жизни.

— Давай поедем просто внаглую к заведующему реанимацией, вплоть до того, что не уйдем оттуда, пока ребенка не покажут, — предложил 4 мая мужчина. На тот момент Ирина не видела сына уже почти полтора месяца.

Родителям удалось поговорить с нефрологом Моисеевой и заведующим нефрологическим отделением Владимиром Голубом, а также с заведующим реанимацией. Врачи обещали в ближайшее время снять ребенка с ИВЛ и, как только позволит анализ крови, перевести его на перитониальный диализ. После всех необходимых процедур мальчика собирались выписать, чтобы дальнейшее выхаживание проходило дома. Также родителям разрешили наконец увидеть сына.

Владислав был в сознании, но как будто находился в состоянии лекарственного опьянения из-за препаратов, которые ему давали. Мальчик не мог дышать самостоятельно, его лицо было сильно отекшим. Родителям разрешили провести с сыном 15 минут.

11 мая, когда Ирина приехала в ДККБ к лечащему врачу-нефрологу Моисеевой, та сказала матери, что посещение родителей вызвало у мальчика сильное психоэмоциональное напряжение — он плакал, кричал, звал кого-то. В общем, дала понять, что ребенка лучше не беспокоить.

Несмотря на предостережение врача, Ирина с бывшим мужем спустя некоторое время снова попросили заведующего реанимацией пустить их к сыну. Влад был в сознании, узнал родителей, жаловался на зонд, который был установлен через нос в желудок, говорил, что ему очень больно и он хочет домой.

Старшая медсестра в разговоре с родителями списала болевые ощущения мальчика на то, что он долго лежит в одном положении, но уверила, что всё будет хорошо и ребенку скоро проведут перитониальный диализ.

— Мы там были 18 мая. Они [врачи] сказали, что со следующей недели начнем перитониальный диализ, отладим быстренько и передадим вам для выхаживания. Он очень терпеливый, всё нормально будет, — пересказывает разговор с медиками Ирина.

Родители немного успокоились и стали готовиться к встрече с сыном дома. Они оборудовали ему комнату для диализа, начали покупать всё необходимое. 25 мая Ирина приехала к заведующему нефрологическим отделением Голубу, спросила, начали ли ее сыну перитониальный диализ. Тот ответил, что нет, потому что, хоть состояние и давление ребенка стабильные, проблемы с кровью еще есть и может начаться кровотечение при установке катетеров. Мол, нужно немного подождать.

30 мая Ирине позвонили из реанимации и сообщили, что ее сын скончался.

— Мы были в шоке. Я вообще не могла встать, — говорит женщина.

Отец Владислава поехал в больницу узнавать по поводу похорон и причины смерти.

— Он, видимо, с патологоанатомом разговаривал. Говорят: «Будет ли вы проводить вскрытие?» А он в таком шоке был, спрашивает, а что будут вскрывать? Ну, видимо, шоковое состояние. А они говорят: «Ну как что — животик, головку, можем череп полностью вскрыть». И вот в таком тоне, понимаете? У человека, у которого умер сын, и они вот так говорят, — пересказывает Ирина визит бывшего мужа в больницу.

По ее словам, Андрея начало трясти, он решил больше не мучать сына и подписал отказ от вскрытия.

Когда тело ребенка забирали из морга, его отец, бабушка и сама Ирина увидели, что левое ухо, щека и шея мальчика темно-синего цвета, как после сильного удара.

Ирина считает, что ее сын пытался встать с кровати, но по недосмотру медперсонала упал на пол и получил травму, а родителям об этом не сообщили. Также от них скрыли тот факт, что вся поверхность ягодиц была покрыта пролежнями, которые начали формироваться еще и по бокам, причиняя боль ребенку.

— Плакал он от того, что у него были большие пролежни и его просто не переворачивали, как это должны делать. Пролежни были на ягодицах. К сожалению, я узнала об этом только в морге, когда его забирала, — говорит Ирина. — У лечащего врача версия была, что он плачет из-за того, что расстроился, что мы пришли, у старшей медсестры была версия, что от того, что он долго лежал. А в итоге получилось, что от того, что у него большие пролежни, просто больно было.

Владислава Липского похоронили 1 июня, в День защиты детей. Мальчику было 12 лет.

— Все дети веселились, праздновали, а мы хоронили ребенка нашего. 1 июня я его хороню, а 6 июня моему ребенку младшему исполняется семь лет. Дело в том, что ему старший брат фактически заменил отца, он ему и брат, и отец, и друг, и всё. Теперь мы [в его день рождения] вместо парка и каких-то игрушек ездим на кладбище, — рассказывает Ирина.

Женщина признается, что после смерти сына «три месяца лежала, думала, что не встану». После случившегося ей написала только педиатр из поликлиники, сказала, что, если Ирине нужна какая-то помощь или захочется поговорить, она всегда найдет для нее время. Никто из врачей Детского диагностического центра и Детской краевой клинической больницы с женщиной не связывался и соболезнований не приносил.

— Мне никто до сих пор не объяснил, почему они так поступили, почему они его вовремя не положили. Когда 15 марта я с заведующим нефрологическим отделением разговаривала, он мне говорит: «Будем делать экстренный диализ». Я была шокирована, говорю, как так? Говорю, мы пять лет ходили для того, чтобы не получилось такого. Он сначала не знал, что ответить, а потом говорит: «Ну вот так, мы уже не успеем».

«По факту причинения несовершеннолетнему смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения профессиональных обязанностей» СК возбудил уголовное дело по ч. 2 ст. 109 УК РФ, сообщила порталу 93.RU старший помощник руководителя СУ СКР по Краснодарскому краю Анна Пушкина.

Дело возбудил 10 ноября 2022 года следственный отдел по Западному округу Краснодара. Затем его изъяли из производства этого отдела и передали для дальнейшего расследования в первый отдел по расследованию особо важных дел СУ СКР по краю, следует из документов, предоставленных Ириной Журавлевой в редакцию. 22 февраля старший следователь этого отдела принял его к производству.

Но установить причину смерти Влада и доказать, есть ли в этом вина врачей, может только судебно-медицинская экспертиза. Ее проведение поручили Южному филиалу ФГКУ «Судебно-экспертный центр» (СЭЦ) СК РФ в Ростове-на-Дону. А там экспертизу назначили аж на декабрь 2024 года.

— Длительность производства комплексной судебно-медицинской экспертизы вызвана объективными причинами и обусловлена загруженностью экспертов, — пояснили Ирине в СК (копия ответа есть в распоряжении редакции).

Как нам уточнили в кубанском следкоме, срок производства и окончания экспертизы определяют сотрудники экспертного учреждения, а не следователи.

Ирина переживает, что, если экспертизу проведут в декабре 2024 года, к тому времени уже истечет срок привлечения виновных к уголовной ответственности.

— В общей статистике по данным категориям дел невозможно выделить осужденных медиков. Но с учетом того, что в целом по части 2 статьи 109 УК РФ было осуждено только 114 человек по всей России за 2020 год, предполагаю, что их немного. Серьезная проблема заключается в сроках давности привлечения к ответственности — по данной категории дел они составляют всего лишь 2 года (со дня смерти), зачастую за это время не успевают закончиться следствие и суд. Основная проблема — в очень долго производящихся экспертизах. Не в связи с леностью экспертов, а в связи с большим количеством запросов на сложные комплексные экспертизы, — объясняла в колонке нашим коллегам из E1.RU юрист Юлия Федотова.

— Проведите экспертизу в нормальные сроки, чтобы четко я знала, где, кто и как виноват. Проведите экспертизу. Если они [врачи] не виноваты, то хорошо. Почему это не сделать? Мы уже столько понаписали везде, и возвращаются только отписки, — сетует Ирина.

Женщина написала обращения генеральному прокурору, министру здравоохранения России, детскому омбудсмену и — дважды — главе СК РФ о затягивании сроков экспертизы.

10 июля пришел ответ от директора Южного филиала СЭЦ СК РФ. В нем говорится, что «в связи с отсутствием возможности оперативного завершения» экспертизы силами сотрудников филиала этим займется отдел судебного-медицинских исследований в Москве.

На ситуацию 13 июля обратил внимание председатель СК РФ Александр Бастрыкин. Он поручил главе кубанского следкома Андрею Маслову доложить о результатах уголовного дела. Кроме того, исполняющий обязанности директора СЭЦ России Михаил Игнашкин должен представить доклад о причинах длительного проведения экспертного исследования, сообщили в пресс-службе СК РФ.

По уголовному делу о смерти 12-летнего Владислава Липского в качестве подозреваемых никто не задерживался, обвинение никому не предъявляли, и врачи продолжают работать на своих местах.

В СК сообщили Ирине, что направили министру здравоохранения края письмо об инициировании служебной проверки в отношении работников Детской краевой клинической больницы, где скончался мальчик.

В краевом Минздраве на запрос 93.RU ответили, что после смерти Владислава «в рамках ведомственного контроля качества и безопасности медицинской деятельности министерством проведена внеплановая документарная проверка по оказанию медицинской помощи». О ее результатах нам не сообщили, сославшись на врачебную тайну.

— Знаете, на меня давили, чтобы я не открывала рта и не говорила, — признается Ирина Журавлева. — Но говорить я буду, потому что мой ребенок не первый, который умер, и, я так думаю, не последний.