«Чайка по имени …» Как в Краснодаре режиссер-врач препарировал текст драматурга-доктора

В краевом Театре драмы питерец Андрей Гончаров поставил знаменитую пьесу Антона Чехова «Чайка» (16+). Нина Шилоносова посмотрела и решила, что это трагифарс с клоунадой. Осталась ли суть?

Наш академический в последнее время приучил зрителей к тому, что почти каждая премьера вызывает большие споры, будь в основе текст современного автора или же хрестоматийного писателя. Даже когда заявляется, что «ни одной буквы классика не изменено», режиссерские решения порой повергают в шок пришедших в театр «окультуриться».

Начнем с «как сделано», с внешнего. Представитель питерской школы лабораторного театра, «фильшт» (ученик В. М. Фильштинского) Андрей Гончаров пригласил художником-постановщиком Константина Соловьева, отлично знающего возможности этой площадки («Записки из Мертвого дома», «Двойник», «Бесприданница», «Космос»). И снова сценическое пространство сконструировано незаурядно.

И поворотный круг, и вращающееся кольцо (иногда вместе и в противоход) здесь многажды усиливают страсти, происходящие в имении Сорина. Фраза повзрослевшей Заречной «Попали и мы с вами в круговорот» адресована Треплеву, но касается всех.

И даже зрителей. Их всего 116, и они полукругом сидят на планшете сцены, как у арены (хочется отметить и волшебные свет и звук!). Кулисы с четырех сторон. Но когда Константин приглашает домочадцев и гостей посмотреть спектакль «новой формы», главный занавес раздвигается… и настоящий зрительный зал становится декорацией — «колдовским озером». Нина идет к нему и, зажав нос, буквально плюхается в… оркестровую яму! (Да, она есть в Драме.) Ну а дальше как у Чехова — забравшись на камень среди кресел, произносит знаменитый монолог: «Люди, львы, орлы и куропатки…»

…Тригорин увлеченно удит рыбу в оркестровой яме, ходит в забродах по сцене, как по воде. Его действия транслируются на LED-панелях с надписью «ТригорIN live stream».

По кольцу «скачет» деревянный спортивный снаряд — конь управляющего имением, вокруг так же движутся гамаки — символы прохладной жизни. Трюмо вращается…

В конце 90-х прошлого века мне посчастливилось несколько раз попасть в знаменитый столичный Ленком. И самой заурядной постановкой из увиденных, на мой взгляд, была как раз «Чайка» Марка Захарова. Плеяда звезд — Чурикова, Янковский, Захарова, Певцов! Театр переживания в натуралистических декорациях. И… Аркадина предстала строгой баронессой фон Мюнхгаузен из телефильма, Тригорин — бабником Макаровым из балаяновских «Полетов во сне и наяву», Заречная — восторженной дурочкой, Треплев — истериком-графоманом…

Общеизвестно, что первая постановка «Чайки» в Санкт-Петербурге в 1896 году с великой Комиссаржевской в роли Нины стала громким провалом. А в МХТ у Станиславского и Немировича-Данченко через два года превратилась в символ театра, буквально.

Как только не играли «Чайку» по всему миру! Не будем как управляющий имением Шамраев вспоминать «допотопные спектакли». Из последних нашумевших — «Костик» Дмитрия Крымова, откровенная и злая пародия на современную пошлую сцену, в которой вообще не было текста пьесы, только фабула. Аркадина стала поп-звездой — Аллегрова и Ваенга в одном флаконе, Тригорин — поэт-песенник, а Треплев беспомощный буквально — инвалид с руками-протезами. При этом три года назад многие критики посчитали, что это «самый чеховский спектакль на российской сцене».

Хрестоматиен вывод о том, что «Чайка» — пьеса о театре. Или о театре в театре. Ну давайте тогда вспомним и вечное шекспировское: «Весь мир — театр, и люди в нем — актеры». Почти все персонажи — «заурядные люди» — прямо или косвенно причастны к творчеству: по профессии, по намерениям, по прошлой жизни, по придуманным ролевым моделям.

И еще здесь «пять пудов любви». Порой она странно понимаема действующими лицами. Что движет этими людьми, почему они вместе и при этом счастья друг другу не приносят?

Почему так происходит, пытается понять режиссер, препарируя существо пьесы. Практикующий врач по первой специальности, Гончаров решил «послойно» исследовать характеристики персонажей и всё наносное, по его мнению, просто убрать. Он отринул душный театральный пафос настолько, что обнажился… цирк. Важнейший из искусств (после кино), как известно от тов. Ленина.

Не только описанная выше машинерия с крутящимся «манежем» работает на главную идею авторов спектакля — про «новые формы… а если их нет, то лучше ничего и не нужно».

Кто главный в цирке? Клоун.

«Чайка» Гончарова вопреки пьесе начинается с появления Сорина. Действительный статский советник (в конце XIX века 4-й класс Табели о рангах равен генерал-майору) на пенсии подан как идиот, и выглядит так же — сначала в нелепом шарообразном костюме, а потом и вовсе разоблачается до накладных толщинок и с воротником жабо. Больной «старик злосчастный» или «старая баба».

Алексей Мосолов купается в исполнении роли, он моторчик всего действа, без него цирк не состоится. Взлохмаченный напудренный Петр Николаевич то почти парализован, то задает тон в пластических сценах, то поет рэп-эхо, то лидирует в оркестрике.

Да, актерский ансамбль здесь не фигура речи, не качественное сравнение. Почти все действующие лица по ходу пьесы играют на музыкальных инструментах. В общем-то заметно, что некоторым артистам пришлось учиться этому непростому делу с нуля. Единственный профи тут — Татьяна Голоперова, она окончила музыкальное училище. Тут она «дует в одну дуду» с Тригориным — он на саксофоне, она на трубе. Но основная партия — концертный баян. Такая вот Нина Заречная. Стеснительная, но мечтающая о славе. «Гадкий утенок», вырастающий в прекрасную, но несчастную птицу.

Исполнительница этой роли пока еще тоже немного робеет, но обретение ею голоса в муках в заумном монологе в дебютной пьесе Треплева и обожание на лице в танце с Тригориным у трюмо, по-моему, дорогого стоят.

Вообще, просачивающиеся слухи о кастинге в эту постановку вызывали легкое недоумение. Тем любопытнее было посмотреть на результат. От некоторых экспериментов и дублей в итоге отказались. Константина Гавриловича Треплева сыграл Асир Шогенов, выпускник знаменитой Щуки, института при театре Вахтангова. В основном у артиста роли были второго плана и характерные, здесь рисунок образа сдержан, страсти внутри и за сценой. Асир сознательно остранен. И он все-таки «убивает чайку», выходя как аниматор в костюме птицы и снимая с себя огромную голову.

В оркестрике он не стал мучить гитару, как предполагалось, — ограничился малым кавказским барабаном. И эта этническая особенность неслучайна. В паспорте Треплев записан «киевским мещанином», а Аркадина, видя, что бинты на его голове похожи на чалму, упоминает схожесть его с иностранцем. И — вуаля! — заброшенный сын в гневе переходит на непонятный нам язык. Надо полагать, что это черкесский — родной для кабардинца Шогенова.

В любом случае мать его не понимает и не принимает всерьез. Аркадина — театральная звезда, молодящаяся женщина, согласно сценическому псевдониму, не желающая опускаться на грешную землю. Олесе Богдановой прекрасно удалось показать эти главные ипостаси, особенно эффектна она в костюме наездницы. Аркадину через два года, уже более спокойную, исполняет более взрослая и сдержанная Наталья Арсентьева (и в начале не понимаешь, зачем эта замена).

Ее сожитель — популярный беллетрист Тригорин, тоже не сходящий с газетных страниц. И режиссер в первом действии прямо тычет нам в глаза — грубым свитером и бородой, как на портрете Хемингуэя. Мачизм, или «голый тестостерон» (определение Анны Пчелиной), явлен Михаилом Дубовским по полной программе, особенно в сцене танца перед Заречной. Однако во втором действии Борис Алексеевич появляется в гриме рыжего клоуна с всклоченной шевелюрой. В тужурке средневекового рыцаря, такой же, как у Треплева. Его можно пинать, он заслужил, но еще хорохорится.

Одинаков внешне на протяжении всего действа Евгений Сергеевич Дорн. Правда, узнать в хиппующем нелепом персонаже мудрого доктора и «первого любовника» дачной сцены совершенно невозможно. Длиннющие волосы даны были Виталию Борисову только затем, чтобы в одной сцене выглядеть комично и однозначно «старой клячей»?

Этот совет доктор Дорн дал начинающему драматургу не только ради моральной поддержки. Эта формула Антона Павловича работает 130 лет, хотя изображают по-разному. Андрей Гончаров очевидно избрал провинциальный хронотоп — циклическое бытование, строго по Чехову. Ведь все страшные вещи происходят за сценой.

С пространством Гончарова/Соловьева прояснили. Что со временем? Графически нам сообщаются ремарки: «Прошло две минуты», «Прошло две недели», «Прошло два года». Тоже кружение. Но все-таки «какое, милые, тысячелетие на дворе?». Тут и приметы XIX века, и гаджеты из XXI.

И Тригорин приглашает Нину не в «Славянский базар», а по конкретному краснодарскому адресу. Он же предлагает в зрительских рядах свою книгу — разрушает четвертую стену, как и Треплев, советующий смотрящим ставить лайки своему спектаклю и делать фото.

Словесная эксцентрика, визуальная динамика, остранение, смешение трагедии, фарса, цирка, необычные музыкальные номера держат зрителя в напряжении — от оторопи до любопытства. «Монтаж аттракционов» совсем не новая форма, но, вероятно, таким смелым разрушением привычного — по Треплеву: «когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят всё одно и то же, одно и то же, одно и то же» — и нужно сегодня воздействовать на пресыщенного зрителя, пришедшего исключительно развлечься / «культурно отдохнуть». Ошеломить и встряхнуть, заставить остановиться и оглянуться.

…Огромная бутафорская голова чайки кружится на столе. Посреди большой серый валун становится погребальным камнем. Саваном в нежных цветочках спускается сверху ткань. И порхающая «мачеха» превращается в горюющую мать — под жуткие крики хищных птиц и трагическую музыку актерского ансамбля.

В пьесе Чехова этого нет. В спектакле Гончарова возможен только такой финал. Пронзительный. Пронзающий.