Умереть со смеху, или «Как сервировать покойника»

Сатирическую комедию назвали «черной», открыв тем самым путь для фантасмагории и даже праздника смерти на сцене. Удалось ли постановщикам за внешним антуражем донести главные мысли драматурга, разбиралась Нина Шилоносова.

Обыватель Подсекальников на супружеском ложе ночью возжелал ливерной колбасы. Он уязвлен тем, что жена и теща угождают ему, не приносящему в дом денег. В приступе страшной обиды он решает покончить с жизнью. И оказалось, что самоубийство из-за ресентимента иждивенца — это мелко. Надо умереть за что-то более высокое или хотя бы романтичное. Собственно, о том, как «общественность» пытается использовать («то, что может подумать живой, может высказать только мертвый») молодого крепкого мужчину в его страшном намерении, и состоит фабула пьесы.

«Самоубийца» — произведение по-своему уникальное. Не только потому, что автор написал его в 1928 году по заказу Мейерхольда, а ставить очень хотел и Станиславский, и они даже устроили «соцсоревнование» за воплощение текста на сцене. Но с пьесой в 1932-м познакомились высшие партийные бонзы, включая Кагановича и Сталина, признали «слабой» и окончательно запретили (и потом она не видела свет 50 лет!). При этом уже несколько лет с успехом шла эрдмановская комедия «Мандат», в которой смеялись над членами партии большевиков. Но в новой пьесе, жанр которой автором не обозначен, недвусмысленно читалась едкая сатира на советскую власть. А время уже сильно поменялось, и начался сталинский Великий Перелом — сплошные индустриализация и коллективизация с сопутствующим голодом.

Намеренно даю историю постановки, потому что в ней важен контекст (по крайней мере, так может показаться на первый взгляд). И для этого в фойе театра был создан антураж коммуналки 30-х (впрочем, в центре Краснодара он таким и остался) — с железной кроватью, общей кухней и рукомойником.

Однако постановщики (режиссер Алексей Шавлов, художник Дмитрий Разумов) решили героев загнать в гроб сразу. Они не ограничились одной лобовой метафорой в виде грубой деревянной крышки гроба, ставшей узким подиумом — сценой на сцене; есть и вторая — украшенная крышка, как абажур.

Играть в такой декорации чрезвычайно сложно (мокрые мостки в «Грозе» на этой же сцене теперь кажутся ерундой), и актерам приходилось тяжко, и иногда это было заметно. Тем более, что во втором действии, на кладбище, появилась вырытая могила, и надо было умудриться в нее не упасть тем, кому не нужно.

А всё началось в сплошной темноте, лица героев освещались фонариками — либо своими, либо партнерскими. Периодически сцену занавешивали прозрачной кисеей, чтобы действие отстранялось и представало в некоем расфокусе. При этом были самые настоящие фокусы (постановщик Сергей Янпольский). Почти все герои, кроме членов семьи Подсекальникова), были, по сути, масками — интеллигента, мясника, попа, писателя, курьера-марксиста, роковых женщин. И даже мечта Семена Семеновича — бейная туба, игрой на которой можно «легко заработать», тут появляется во плоти (Анастасия Радул).

У некоторых актеров были свои большие сцены, и эти интермедии порой затмевали всё остальное действо, как у Юлии Макаровой — Клеопатры Максимовны.

А еще периодически вокруг бегали пионеры с похоронными венками, цыгане и даже мексиканцы в сомбреро — они указывали на принятый там как норму веселый день мертвых? В точности, как говорит в пьесе писатель Виктор Викторович (Александр Теханович): «Нам гораздо важнее сервировка покойника. Важно то, как подать его».

Карнавал, вакханалия, мистерия-буфф, клоунада — всё это эксцентрика, выход за рамки. (Кстати, режиссер из Беларуси изучал этот театральный жанр в магистерской диссертации.)

Но Шавлову мало такого воцирковления — специально для тех, кто не понял, куда попал, актеры ближе к финалу пускают слезы фонтаном, как коверные на арене.

Абсурда добавляет музыкальное сопровождение — это и Singin' in the Rain из американского киномюзикла 50-х прошлого века, и добрынинский советский хит «На пароходе музыка играет».

Между тем сама пьеса построена на алогичности, абсурде — несовпадении: мещанской жизни и героической смерти, низменного паразитирования на высоких идеалах, сакрального и профанного. И это всё есть в тексте, словах персонажей.

Кажется, авторам спектакля хочется, чтобы к концу зрители уже умерли от смеха. Уставшему и разыгравшемуся ко второму действию на генпрогоне Яну Новикову как будто остается мало времени и сил произнести главные слова. Но и они пробирают тех, кто услышал: «Что же вы мне толкуете: "общее", "личное". Вы думаете, когда человеку говорят: "Война. Война объявлена", — вы думаете, о чём спрашивает человек, вы думаете, человек спрашивает: "С кем война, почему война, за какие идеалы война?" Нет, человек спрашивает: "Какой год призывают?" И он прав, этот человек».

Обыватель желает жить, пусть даже скучно. Но ему иногда хочется, пусть еле слышно, говорить то, что он думает: «Ради бога, не отнимайте у нас последние средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шепотом».

Актеры Молодежки, можно сказать, блестяще справляются с поставленной режиссером трудной задачей. Не уверена, что такую же оценку могу дать постановщику «черной комедии».

P. S. В тексте на сайте «Премьеры» всё действо — вопреки пьесе и постановке! — названо сном голодного товарища Подсекальникова. Ну а вдруг возникнут нехорошие аллюзии на театральные иллюзии? Проблема, по мнению авторов текста к спектаклю, стало быть, решается просто: «Накормите человека!»

Э-э-э… Бурные аплодисменты, переходящие в овацию…