Евгений Цыганов, актер театра и кино: «Мы мрачные люди, оттого и болеем часто»

Евгений Цыганов начал сниматься в кино в 2001 году. Поначалу у него было по одной роли в год. А после выхода картины «Дети Арбата», что называется, «пробило». Ежегодно на экраны выходит около пяти серьезных кинокартин с участием актера. При этом Цыганов признается, что его совершенно не интересует количество его зрителей.

— Евгений, сегодня вас, несомненно, узнают вне съемочной площадки — в магазинах, на улицах и т. д. Раздражает?

— Вы знаете, да. У меня есть друзья, которые говорят: «Как ты вообще в эту профессию попал, ты же асоциален!» Вот как-то так получилось.

— Кем вы хотели стать в детстве?

— Краснодеревщиком. Мне очень нравилось делать какие-то вещи по дереву. Но мне не нравилось, что меня при этом называли «крыснодеревщиком». Мне больше нравилось слово «резчик». А еще меня очень вдохновляла профессия менеджера. Для Советского Союза было новизной то, что все менеджеры ходили в выглаженных рубашках, как дипломаты. Кто мог подумать, что это вдруг станет занятием всех…

— Евгений, вам важно, сколько у вас зрителей, поклонников творчества?

— Для меня не имеет большого значения количество зрителей. Кино — это такая эгоистическая вещь, что совершенно не обязательно увидеть его на премьере. Вы можете посмотреть фильм, который снят в 50-е годы, в 30-е годы, и что-то получить или можете прийти на премьеру и не получить ровным счетом ничего. Вся эта история меня не интересует, я на этом не зарабатываю и никак к этому не подключен.

— Вы учились у Петра Фоменко, можете что-то рассказать о нем?

— Я думаю, что он очень любил театр, и в этой любви было очень много и детского, и открытого, и хулиганского, и честного. Он говорил, что театр принадлежит артистам. Но если артисты принадлежат театру, я думаю, что он просто принадлежал театру целиком, он этим дышал, жил.

— В одном своем интервью вы сказали, что наши артисты зажаты…

— Актер Евгений Цыганов тоже иногда зажатый, иногда плюсует. В общем, такой артист неровный, я бы сказал. У нас вообще суровая действительность, суровые люди и суровый климат. Это не обвинение в том, что мы все плохие. Просто мы такие… особенные, мрачные.

— Нам это в чем-то помогает?

— Болеть это помогает. А у нас с медициной итак не очень. В общем, жалко нас, но ничего, живем.

— Вот вы москвич, а комфортно ли вам живется в Москве?

— Не вполне. Зато есть другие города, в которых мне комфортно. В юношеском возрасте это был Санкт-Петербург. Позже Сидней. Я на улице чувствовал, что это мой дом и понимал, что не хочу оттуда уезжать.

— Евгений, вы встречали в своей жизни людей, которые произвели на вас незабываемое впечатление?

— Да. Так, недавно я познакомился с музыкантом Дельфином, который меня удивил, он крутой, он проделал путь будь здоров! На самом деле у нас единицы людей, которые продолжают двигаться дальше, а не пережевывают пережеванное 15 лет назад.

— Что для вас является высшей оценкой вашего творчества?

— Когда мне звонят и говорят, что оценивают мое творчество в такую-то сумму, и она оказывается больше, чем я ожидал. Шучу. (Улыбается.) На самом деле это оценка моего участия, моего времени.

— А что самое сложное в вашей работе?

— Как и в любой другой работе — проснуться. Все артисты, приходя в театр, говорят о том, что у них нет сил, и они хотят спать. Абсолютно все. Мэтры еще находят в себе силы собраться с силами. А вот молодежь очень страдает.

— Вас легко разозлить?

— Я достаточно терпеливый человек, но и меня иногда можно вывести из себя.

— Есть среди ваших работ фильмы, в которых вы играете не мерзавцев?

— Да, пожалуй, что нет. А если честно, то мне кажется, что мне так и не дали сыграть ни одного мерзавца. Во мне еще есть огромный потенциал мерзости! (Смеется.). Вы вообще, знаете, кто такие мерзавцы? Раньше, когда человека в чем-то обвиняли, его выводили на мороз и обливали водой. Они замерзали. Это и были мерзавцы. А тех, кто подливал на них воды, называли подлецами. Вот такая история.

— В одном из интервью вы заявили: женщины меня любят за то, что я подонок с несчастным лицом…

— Да, я читал это интервью с собой. Интервью, которого не было в природе, потому что я его не давал. Но каким-то образом журналистке удалось написать большое раскрытое интервью с фотографиями. Я думал идти судиться, но потом подумал и не пошел: в том тексте никого не задели из моих родных и близких.