Любовь в седле

Молочной пенкой лежит над рекой туман. Ведерников бредет по нему, как господь по облаку. Мосластый, синий от холода, прутья ребер оплетают тощую грудь. «Завидую тебе белой завистью!» – кричит он, глядя, как я натягиваю яловые сапоги. Сапожки – блеск, сидят на ноге чулком, кожа с обратной стороны желтая, только снимать и натягивать – сущая мука. Шил их отец в Германии еще в сорок пятом, когда служил в Тюрингии помощником коменданта Арнштадта.

Лет 30 валялись сапожки на антресолях, кожа высохла, пришлось перед конным походом размягчать маслом. Намекает инструктор на ченч, вздыхает томно, но меня не разжалобишь.

Холодная вода унимает похмельную дрожь. Вчера под бараньи ребрышки выпили малость, приставал в палатке к Алиске. Не ругалась, только укусила больно за плечо. Алиска на меня глаз положила, только не хочет, чтобы все случилось вот так, по-хамски, спьяну. Пока купались, подъехала она на Колобке, пригрозила плетью и отвернулась. Чувствую – смеется. Значит, не злится.

В нашей группе туристов, отправившихся в конный поход по Башкирии, три с половиной мужика. Инструктора можно не считать. Он считает, что полюбить женщину можно только после подвига – от хулиганов ее защитил или из огня вынес. Сам не ам и за другими бдит. Что-то у него с головой не совсем: давал почитать дневники, где написано, что женщину не знал последние два года. Несколько дней знакомы, и уже подсовывает всякие откровения. В дневнике полный компот. На одной странице пишет, что лошадь, которая лягается, надо привязывать к дереву так, чтобы голова повыше держалась: перед тем как взбрыкнуть, ей надо голову опустить – для противовеса. На другой – стихи Тютчева.

Ночевал Ведерников один в палатке-серебрянке на подушке с наволочкой и пододеяльником: «Сорок восемь походов прошел, надоело по-скотски спать!» В ногах валяется пес Тимоха. Стоит приблизиться – ворчит, как старуха, отрабатывает тушенку.

– Лиса Алиса, – орет инструктор, видя, как Алиска пустила коня вскачь, – сниму с похода! С утра коня гонять!

На бороде у Ведерникова алмазами сверкают капельки воды… Бородища у него рыжая, лопатой. Надвинет шляпу-стетсон, один веник торчит из-под полей.

– Базилио, ты с ней разберись, ей-богу, сниму!

Нас с ней так и прозвали – Лиса Алиса и Кот Базилио.

Я – плотный, коренастый, она – тоненькая, легкая, словно птичка, волосы золотистые по плечам струятся. В Алиску втюрился Сашок, совсем мальчик. Смотрит на меня жалобно, мол, зачем она тебе – у тебя жена, побалуешься – и в сторону… Алиска на сверстников не смотрит, фыркает на Саню, а он переживает, бедный.

Наши девицы еще спят. Замучился я с ними: поехали за романтикой, а палатку поставить не могут, жрать варить не заставишь, как на коня лезть, так каждую в задницу пихай: не подсадишь – не заберется. Насмотрелись картин Петрова-Водкина и поехали как-то голышом коней купать. «Я вам устрою «Купание красного коня», мать вашу так! – вопит инструктор, – подцепите грибок, не один вендиспансер не примет!» Твердил-твердил инструктор, как попка: не подходить к лошади без сапог! Так нет, визжит одна, словно режут, – конь на ногу босую наступил... И так каждый раз.

На стоянке курится дымок костра. Галка, староста группы, стоит в вызывающей позе, похлопывая по ладошке черпаком: «Мужики, кто за продукты отвечал? Молчишь, Базилио?» Продукты получал я. На складе встретила сонная деваха. Кладовщицы обычно злые, как овчарки, всегда настороже – как бы чего не сперли. Этой все пофиг. «Мясо нужно? Руби…» – «А ляжку можно?» – «Руби…» – «Медку бы…» – «Бери…»

Ведерников сказал, что мед будет есть только он – тушенка осточертела. Натура у инструктора медвежья. Проснется утром, встанет не с той ноги и давай орать. «Выдать ему меду!» – распорядится Галка. И вмиг добреет Ведерников. Жратвы завались, а вот соли взяли мало.

До ближайшей деревни далеко, задницу о седло собьешь. Но Ведерников в лесу свой человек: «Соли нет? Не проблема! Пошли искать покос…» Лиска за нами увязалась. Ведерников впереди идет, поджарый, легкий. Обернется и тянет ехидненько: «Не отставать, не уединяться!» У него все одно на уме. Идем через черный лес. Сосняк растет плотно, нижние ветки сохнут и отмирают. Темно в лесу, как в чернильнице. Слышим шум под ногами, словно вода течет. Так и есть – подземный ручей. Возле вывороченной с корнем сосны яма, видно в ней, как несется невесть куда хрустальный поток.

Вот наконец полянка, стожки сушатся. В крохотном шалашике лежит тренога, ложки, котелок. Лишние люди здесь не ходят прятать не от кого. «Так, где будем искать соль?» – спрашивает Ведерников. Мы ворошим сено, а он ржет, жеребец строевой: «Не там, не там! Глаза поднимите!»

На толстом дереве косцы сделали полочку. На полочке стеклянная банка, а в банке – соль. На видном месте. Пользуйтесь, добрые люди! Это не город, здесь другие нравы. В городе поди оставь что-то в садовом домике – вынесут все, вплоть до занавесок.

Лес Ведерникову – дом родной, и следит он, чтоб в нем не пакостили. Пустые банки обжигаем на костре, потом закапываем – обожженные быстрее сгниют. На ночь в поле привязываем лошадей к кольям. Следит инструктор, чтоб березу не рубили, сойдет и осина. Осина – дерево бросовое, не так жалко. А уж за коней и вовсе горло перегрызет.

Лошадки у нас приземистые, башкирские. Раньше все казались одинаковыми. Зайдешь в карду (загон) и своих отличить не можешь. Ведерников полторы сотни голов знал и в «лицо», и по кличкам. Пообвыкся и я. Хоть все сплошь гнедые, быстро различать научился. Мой мерин Пупсик гладкий был, холеный, вот ноги чуток коротковаты. Тычется мордой в карман, хлеб ищет. Алискин Колобок тощ, как вобла, но галопом идет мягко, на его спине сидишь почти комфортно. Ведерников взял под седло старичка Буяна, который успокоился уже давно. Жалел дедушку, в гору шел пешком, держа коня в поводу.

Лошадь – что ребенок. Остановились на дневку – сразу снимай седло. У лошади спина чешется, падает она на траву покататься, и ломается позвоночник на седельных луках. Снял седло, а потник не торопись, особенно если ветерок по спине гладит – недолго и застудить. Привяжешь ночью коня в лесу, так не раз встанешь: не запутался ли арканом за деревья? Не удержали раз девчонки кобылу, напилась в ручье, а горячая была. Заставил целый час водить, а то бы каюк лошаденке… Алиска на ипподроме занималась, ей можно доверить.

А остальные только и бегали своих лошадей кормить, как поросят. Лошадь корми не корми, а дурака под собой сразу чувствует. Что хочет, то и делает. Понравилось – пошла через кусты. Наездница аж заоралась: тпру да тпру, да ведь кобыла человеческого языка не понимает, ей крепкая рука и железные шенкеля требуются. Алиска тоже любит крепкую руку. Вцепится в нее, как ребенок, и спит. Волосы у нее пахнут сеном.

Жара. Плавится воздух. Кони на ходу дремлют. Поддергиваю уздечку – задремавшая лошадь может споткнуться, упасть. О боже! Кобыла подогнула ноги и легла в лужу, а вместе с ней там оказалась наездница-толстушка. Предупреждал же: начнет ложиться – тяни узду на себя! Ведерников кроет меня в шесть этажей. Он впереди едет, а я замыкаю колонну, и толстушка на моей совести, она ближе к концу. Хорошо, хоть ей ногу кобыла не отдавила.

Конный поход – просто кайф. Спишь на клочке сена, под головой седло. Выкупаешься утром в реке, от тела пар идет, ломит мышцы. Воздух на травах настоян, на хвое, густой, хоть ножом режь. Мужская работа, отличная жратва. И огромные глаза на тебя восхищенно смотрят, умереть не встать, черт возьми, чтоб мне сдохнуть, едрена корень, как здорово!

Дневка. Ведерникову не сидится на месте. Погнал нас в гору. Опять бежит по лесу, не успеваешь догонять. Выходим на каменную речку: с горы свешивается язык из валунов длиной километра полтора. Видимо, полз здесь когда-то ледник, но как-то странно: ширина каменной речки везде одинакова, словно кто-то равнял берега. Мои сапожки скользят по камням, со стороны я похож на начинающего канатоходца. «Это кто там изображает танец орла? – кричит инструктор. – Базилио, а я думал, коты не летают!» Шлепаюсь на задницу: «Летают, только низенько!» – отвечаю фразой из анекдота. Чтоб тебе…

Скалы врезались в небо орлиными перьями. Ведерников почесал бороденку и полез муравьишкой к самому верху. Я боюсь высоты, по гороскопу Телец, а Телец – знак земной. Но надо, иначе народ не поймет: командовал, командовал, а тут спекся! Алиска следом лезет, не видно лица под кепочкой жокейской… Инструктор уже на вершине пляшет, дурачится, изображает, что вниз прыгает. Оставшиеся внизу дамы визжат. Наконец и мы на вершине.

Сердце бьется, и ноги слабеют. Алиска сзади обняла и прижалась щекой к спине. Для того чтобы мужчине совершить смелый поступок, зачастую не хватает женщины. Сейчас она здесь. Кажется, даже спрыгнуть вниз нестрашно.

Кажется, что начинаю жалеть, что не мусульманин, что живу в стране, где запрещено иметь несколько жен. Кончится поход, и не увидимся мы с Алиской никогда. Придется вырывать ее из сердца, как железный репей. Больно. Но судьбы ломать не в моих правилах.

Утро. Открываю глаза. Лежим мы с Алиской под ворохом полевых цветов. Это Санька втихушку высыпал на нас, пока спали. Бедный мальчик!

Румянит небо заря. Иду по мокрой траве к поляне, где пасутся лошади. Пупсик «выстриг» траву вокруг вбитого в землю кола, как по циркулю – на длину веревки. Конь осторожно берет с ладони хлеб. Скоро у него будет другой хозяин.

Алиска еще спит…