«Лучше следите за своими крепостными»: люди становятся рабами, власти об этом знают, но ничего не делают

На юге России процветает трудовое рабство — так говорят волонтеры, которые регулярно освобождают людей из неволи. Нуждающиеся в рабочей силе фермеры часто вербуют бывших заключенных или детдомовцев — тех, у кого проблемы с деньгами и социализацией. Рабочих заманивают обещаниями зарплаты, регулярного питания и крыши над головой. На деле людей ждет безденежье, сухая лапша на ужин и работа в глуши — почти без шанса сбежать в нормальную жизнь. Ирина Бабичева рассказывает о порядках нового крепостного права, на которые местные власти предпочитают закрывать глаза.

Побег

Олег Шпотя спал так крепко, как не приходилось уже давно. Последние месяцы тяжелой работы сон не шел, а прошлой ночью было совсем не до того.

Накануне Олег весь день держался привычного распорядка: покормил скотину «хозяина», сам погрыз сухой «Анаком», выпил «наливайку» — обязательную стопку спирта перед сном. Лег в кровать.

И не уснул.

Ждал, когда погаснет село.

Последний месяц Шпотя провел в Корсаках, где всего 10 дворов. Олег жил в доме в конце единственной улицы.

Корсаки окружены степью. Автобусы сюда не ходят. До ближайшего поселка — восемь километров по прямой, до города Пролетарска — четырнадцать.

Олегу и его соседу по комнате Юрию пришлось бесплатно работать на фермера, ухаживать за поголовьем — пятью сотнями бычков на мясо и пятьюдесятью коровами. Выбраться смогли только с помощью волонтеров.

С наступлением темноты мужчины выскочили за ворота в чём были, запрыгнули в приехавшую машину и покинули спящее село. Беглецов привезли в Ростов-на-Дону. Остаток ночи они провели на вокзале. Наутро в грузовике с Центрального рынка поехали в столицу — в офис правозащитной организации «Альтернатива».

Олег всё еще называет фермера «хозяином». Он понимает, что был в рабстве.

Подростковые выходки

Олег Шпотя вырос в хуторе Амелино Волгоградской области. Большую часть жизни проработал вахтовым методом на юге страны — трудился в поле, пас скотину. Палящее летнее солнце и зимние степные ветра взяли свое — мужчина выглядит старше своих сорока. Его лоб изрезан глубокими морщинами, даже зимой у Олега красноватый рабочий загар. Мужчина говорит, скупо шевеля губами — чтобы меньше виднелся черный провал рта. У него плохие зубы и он не помнит, когда в последний раз был у стоматолога.

Родители Олега развелись в его раннем детстве. Отец остался на Украине, мама вернулась в Россию. Через пару лет за алкоголизм ее лишили родительских прав. Мальчику не было и пяти лет, когда он попал в детдом. Оттуда его забрала бабушка.

Олег не знает, где мама и жива ли она вообще. Если да, то ей сейчас около семидесяти лет — сказать точнее Олег не может, потому что не знает дату рождения женщины. Он пытался разыскать маму в соцсетях, но безуспешно. О ней Олег слышал разное: живет в Астраханской области, Саратовской, уехала в неизвестном направлении, сидит в колонии. Что из этого правда — для него загадка.

Отца Олег никогда не видел и даже не знает, в какой части Украины тот живет.

Бабушка — единственная, о ком Олег говорит с гордостью. Ветеран войны, мечтала дать ему хорошее образование, водила в музыкалку на уроки баяна.

Олег был не самым прилежным учеником. Поэтому директор средней школы предложила бабушке выход: три тысячи рублей в месяц, и мальчику «нарисуют» оценки. Бабушка согласилась выкраивать деньги с пенсии.

Олег узнал об этом в 14 лет.

— Директора предупредил: не прекратишь забирать деньги у пенсионерки, я тебе из дома всё [вынесу] и окна поразобью, — вспоминает Олег.

Поборы продолжились, и тогда подросток исполнил угрозу — средь бела дня разбил окна в доме директрисы и стащил DVD-проигрыватель.

Так Олег получил первый срок — за кражу. Вышел через два с половиной года, уверенный, что деньги бабушке вернули. Оказалось — нет. Олег пошел поговорить с директрисой. Тщетно. Тогда парень снова разгромил ее дом, украв двухкассетный магнитофон. Суд приговорил Шпотю к трем годам.

Пока Олег отбывал второй срок, бабушка умерла. Похороны внук пропустил. Освободившись, Шпотя опять пробрался в директорский дом и взял тот же магнитофон. На суде сказал, что сделал это в отместку. Получил условку, а в школе начали проверку.

После этого Олег поступил в ПТУ на овощевода. Сейчас он называет свои ходки подростковыми выходками и глупостью. Жалеет, что упрямство довело его до решетки — и он не смог проститься с бабушкой. Своей семьи у него нет — только дальние родственники.

Никто не помог, когда Олег угодил в рабство.

Чтоб больше не звонили

Олег Шпотя всю жизнь проработал на астраханских, волгоградских и дагестанских полях. Периодически оставлял работу и навещал родню. Говорит, что за работу всегда платили, а когда решал уехать — без проблем отпускали.

Этой осенью Олег потерял паспорт и поехал в райцентр — город Фролово — восстанавливать документ. На вокзале к нему подошел таксист.

— Спросил: «Куда?» Я говорю, у меня денег нету на такси, — вспоминает Шпотя. — Ну и слово за слово, говорит, есть работа, давай отвезу тебя [к знакомому фермеру], там хорошо платят.

Таксист набрал потенциального работодателя — фермера Саида Османова — и передал трубку Олегу. Ему назвали условия труда: подработка зимняя, проживание, питание предоставляются, зарплата — 10 тысяч рублей, проезд из Волгоградской области в Ростовскую прямо на такси — причем расплатиться за дорогу Османов пообещал из собственного кармана.

На ферму приехали ночью. Саида на месте не оказалось, поэтому работника встретил брат фермера — Рамзан. Олега завели во флигель для рабочих. В помещении было три комнаты — кухня, спальня на двух человек и маленькая комната, где спал дед Игорь. Олег занял пустую кровать. На соседней спал другой рабочий — Юрий.

Наутро мужчины разговорились. Юрий, тоже сидевший, прожил на ферме несколько месяцев. Оказалось, его, как и деда Игоря, привез к Османовым тот же таксист.

Юрий познакомил Олега с порядками на ферме. Есть можно только раз в день — на ночь. Меню главным образом состояло из «Анакома» — лапши быстрого приготовления. Была еще картошка, но времени приготовить ее Юрий не находил все эти месяцы. Стоять у плиты полагалось вечером, в свободное от работы время, к тому часу мужчина уже валился с ног. Поэтому обычно заливал кипятком лапшу, а иногда грыз сухую.

Еще рабочим обещали кусок мяса — когда хозяин зарежет барашка. Но забивать животное Османовы не спешили.

Зарплаты Юрий «в глаза не видел». Зато отказываться от вечерней «наливайки» было непозволительным: на ночь хозяева требовали принять сто граммов спирта. Откажешься — подумают, что планируешь сбежать. От такого рациона человеку становилось плохо, но лекарств не давали.

— И со мной то же самое произошло. В принципе-то и готовить некогда было. Пока «Анаком» разогреешь, говорят, шуруй на работу. Чай попить не успеваешь, — говорит Олег.

Османовы были не заинтересованы в том, чтобы рабочие выглядели «прилично». Хозяйственной одежды им не выдали, велели работать в своей. Без теплой одежды было не обойтись — стояли морозы. Османовы обещали купить им новые вещи, если мужчины будут работать долго и хорошо.

Пара дней — и пуховик Шпоти порвался, штаны безнадежно испачкались, и Олег стал сам себе напоминать бомжа. Он уверен: Османовы поступали так специально, чтобы если рабочие бы и сбежали, то к ним бы относились с пренебрежением.

— Я должен был их надеть, чтоб испачкать, чтоб чистых вещей не было. И каждому рабочему он так делает, — говорит он.

Очень скоро Олег засомневался, что получит обещанные деньги. Он спросил у соседей — те ответили, что Османовы не платят, на ферме большая текучка, периодически кто-то из рабочих просто исчезает.

Спустя пару недель работы Саид прямо сказал — за работу платить не собирается, и так таксисту за доставку Олега отвалил 15 тысяч рублей, теперь эти деньги Шпотя должен отработать. Долг закроется — тогда и про зарплату можно будет поговорить.

Олег уверен: фермер нашел бы повод, чтобы не платить.

— Например, теленок умер — ты виноват. Одни только причины были, чтоб не отпускать человека.

В отчаянии Олег набрал телефон службы спасения. Приехали местные полицейские — Шпотя говорит, что их было трое, но хорошо запомнил он только одного — участкового.

Когда приехали полицейские, Саида на месте не было. Силовики общались с Рамзаном. Олег рассказал сотрудникам МВД, что происходит на ферме. Он считает, что выделил участкового главным образом из-за реакции силовика на свои слова: тот стал отговаривать.

— Участковый говорит: Олег, мы тебя вывезем в Пролетарск, а он тебя там будет встречать. А привезет назад — станет еще хуже. И побьют, и следить будут постоянно, чтоб не убежал.

После беседы полицейские развернулись и уехали.

— Ему, Олегу Шпоте было предложено уехать, но он же сам остался. Никто не заставлял, — ответил мне один из сотрудников ОМВД, с которым мы общались при подготовке этого текста.

Пресс-служба донского главка МВД ответила на запрос в том же духе: «Инцидент был урегулирован сотрудником полиции на месте, стороны конфликта претензий друг к другу не имеют».

К Османовым силовики приехали еще раз, когда вернулся Саид. Олег говорит, что «хозяин» был в ярости от его выходки. Силовики взяли отпечатки пальцев у рабочих, чтобы проверить, не состоят ли они в розыске.

Олег утверждает, что участковый беседовал с фермером по-приятельски и в присутствии других рабов сказал, что Саиду надо лучше следить за своими крепостными, а еще «п***ть всех надо», чтобы неповадно было тревожить местные власти.

— Так и сказал? — спрашиваю. У Олега вырывается смешок — совсем ребяческий.

— Да, вот так и сказал. Чтоб больше не звонили [и ему не мешали]. Саид потом [заметил]: «Вот видишь, что участковый сказал? Наверно, так и надо делать».

После отъезда силовиков у Олега отобрали телефон. Вскоре Саид узнал, что у Шпоти были судимости. Связаны ли эти события, Олег не знает. Но Османов стал ему угрожать: пропадет что на ферме — пожалуюсь на тебя, так что работай и не выделывайся.

Как-то вечером у Олега начались боли в районе сердца. Рабочий пошел к Саиду и попросил вызвать врачей.

— Он говорит: «Я тебе щас вызову скорую». Начал ногами бить. Иди, говорит, отсюда. Еще раз выйдешь, хуже будет. И всё время оскорблял.

По словам Олега, Саид не поверил, что ему плохо. Он решил, что если медики госпитализируют рабочего, тот сбежит.

Соседи в дела Османовых не вмешивались. Олег видел хозяйскую жену — но просить у нее помощи было бессмысленно. Женщина приезжала на машине и велела грузить ей зерно.

Местные власти на ферму не заглядывали.

— Никто не вдается в подробности, никому это не надо. Они там все свои, — уверен Олег.

Он сделал вид, что принял порядки на ферме. Телефон вернули в «хозяйственных целях», чтобы созваниваться и получать указания по работе. Юрий, несколько лет назад уже попадавший в рабство в Дагестане, посоветовал найти телефон «Альтернативы». Дед Игорь в побеге решил не участвовать: вдруг фермер все-таки заплатит.

«Щас приеду, тебе ноги оторву»

Таксист, доставлявший рабочих к Саиду, требует не называть своего имени. Он утверждает, что привез к фермеру только Олега Шпотю.

— Почему он рассказывает, что ему [было] плохо? — возмущается таксист.

Он сообщил, что знает многих фермеров и часто ездит в Астраханскую и Ростовскую область, а также республику Калмыкию в «рабочих» целях.

Таксист рассказал другую версию знакомства со Шпотей. По его словам, он отвез пассажира в Астрахань. На обратной дороге в Волгоград увидел голосующего мужчину. Стояла ночь. Таксист остановился и предложил Олегу сесть. Разговорились — и предложил работу в «нормальном месте». При этом с Османовыми таксист якобы незнаком.

— Он просто через моих друзей говорил, что ему нужны работники, нормальные люди. Чтоб не пьяные были, серьезные, — утверждает таксист.

Через несколько минут он передумает и скажет мне, что Саид приезжал на вокзал (на какой именно, таксист не вспомнил), искал работников, оставил свой номер телефона и просил звонить, если найдут ему людей.

Таксист говорит, что за доставку Олега ему заплатили по счетчику — около шести тысяч рублей, а не пятнадцать, как сказали Олегу.

Водитель в курсе, что работа у Османовых обернулась для Шпоти бедой. После освобождения Олег звонил ему и просил больше не привозить к фермеру работников. В ответ таксист предположил, что Олег напился, и пригрозил: «Я щас приеду, тебе ноги оторву».

Еще таксист утверждает, что «Альтернатива» Олега не освобождала — ушел сам и его спокойно отпустили. Если верить таксисту, в Москве рабочего тоже не было — якобы в тот день, когда я с Олегом беседовала в столичной штаб-квартире «Альтернативы», Шпотя приглашал таксиста на попойку в Волгограде:

— Он мне звонил, говорил, я сейчас сижу водку пью, хочешь приезжай, водку попей. <…> Этот человек — алкоголик, — уверяет таксист.

Адекватные люди и обычные бомжи

Сотрудник отдела МВД России по Пролетарскому району, фотографию которого узнал Олег Шпотя — это участковый Сергей Чеботарев. В его участок входят и Корсаки.

Чеботарев подтверждает, что дважды приезжал на ферму к Османовым в сопровождении своих коллег. Олега Шпотю и других рабочих он в отдел не забирал. Говорит, что бить не советовал. Участковый согласился рассказать подробнее о том выезде после распоряжения начальства. Но побеседовать нам не разрешили.

Подполковник полиции Виктор Марченко, возглавлявший отдел МВД России по Пролетарскому району, сообщил, что после поста «Альтернативы» к ним приезжали следователи. Проверку действительно проводят, подтвердили в пресс-службе СУ СК по Ростовской области. В региональном главке МВД тоже решили провести разбирательство. По словам Марченко, на Османовых наговаривают.

— Обычные бомжи работали там, а потом уехали добровольно, — говорит подполковник.

Татьяна Петченко, глава Опенкинского сельского поселения, куда входят Корсаки, к полицейским вопросов не имеет — как и к братьям Османовым. Петченко стала главой поселения три месяца назад. Говорит, что с ее вступления в должность нарушений у Османовых не регистрировали.

— Мы общались. Адекватные обычные люди, которые живут в поселении, — сказала Петченко.

Глава администрации Пролетарского района Сергей Гончар узнал о произошедшем от меня. После беседы с подполковником Марченко чиновник сообщил, что проверка ничего не выявила.

— Да, действительно, рабочие находились, работали, но очень много выдумано, — сообщил Гончар.

Местные фермеры про Османовых слышали.

— Какой же он порядочный, если рабов держит? — спрашивает один из пролетарских фермеров.

В администрации района предложили навестить Саида Османова вместе. Сначала чиновники обещали поехать без предупреждения, потом фермеру все-таки сообщили о предстоящем визите. Неделю поездка переносилась. Потом Саид сказался больным и велел к нему не приезжать. В телефонном разговоре Османов был краток. Он сказал, что ферму проверяли силовики, и добавил:

— Он [Олег Шпотя] всё наврал. Я ничего рассказывать не буду. Больше мне не звоните.

5 человек из 100

Для южных регионов трудовое рабство — явление историческое, говорит Александр Родин, президент донской ассоциации крестьянских (фермерских) хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов России.

— На востоке области это было даже в советское время. [Пришло] с кавказских [регионов]. Тогда не фермеры были, а кошары от коллективных хозяйств, но они были достаточно самостоятельны. Там это привлекалось, — вспоминает Родин.

По его словам, на некоторых кошарах рабов даже сажали на цепь по ночам.

Чем хуже транспортное сообщение с районом и чем дальше поселок, тем больше возможности у фермеров использовать рабов.

В «Альтернативе» говорят, что в основном невольничий труд используют на аграрных работах — в тех сферах, где нужна тяжелая рабочая сила. В таких хозяйствах могут не оформлять на работу, но нагружать сверх меры и не платить.

Раньше в «Альтернативу» преимущественно обращались люди, которых увезли в Дагестан. Сейчас Кавказа стало меньше, а так называемого «аграрного треугольника» — Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев — больше.

Алексей Никитин, сотрудник «Альтернативы», говорит, что наиболее уязвимы люди, у которых трудности с социализацией — например, выпускники детдомов или бывшие заключенные, которые после освобождения из колоний пытаются найти работу. Людям с судимостью сложнее трудоустроиться официально, они чаще соглашаются на «шабашки», некоторые из которых оборачиваются рабством.

— Людям с судимостью сложно найти работу, а [рабовладельцам] это развязывает руки в том плане, что «Я на тебя напишу, что ты у меня инструменты украл», — говорит Никитин.

Действия людей, которые используют рабский труд, определяются статьей 127.2 Уголовного кодекса. Дел по ней мало. За одиннадцать лет — с 2009 по 2020 год — в России за использование рабского труда осудили только 65 человек, следует из данных платформы «Достоевский», которая собирает официальную статистику Судебного департамента при Верховном суде РФ.

— До суда в России доходят 10–12 дел в год. Это абсолютный мизер, освобожденных каждый год — сотни, — говорит Никитин. — [Дело] возбуждают, если большой скандал. И то — не всегда оно чем-то заканчивается.

Иногда рабовладельцы получают в суде штраф. Даже это считается успехом, признает Никитин. В «Альтернативе» говорят, что многие освобожденные из рабства молчат. Они не думают, что преступника накажут — судебная практика, когда «хозяина» приговаривают к штрафу в 10 тысяч рублей, веру в российскую Фемиду не вызывает.

— Мне кажется, «сверху» должны быть изменения. Чтобы [«хозяин»] понимал: он продаст всю свою ферму, но выплатит компенсацию. Не 10 тысяч, а серьезно, чтобы это было ощутимо.

Волонтеры «Альтернативы» говорят, что чаще всего фермеры жалуются в ответ на освобожденных.

— «Да он сам ко мне пришел, сам попросился, и вообще он пил. Если бы я не подобрал, на улице в луже бы где-то лежал. Я его облагодетельствовал. За месяц я ему не заплатил — он больше ел, чем работал, поэтому денег я ему не должен. Он сам от меня ушел, никто его не держал». Это стандартно, — называет Никитин основные фразы, которые слышат от экс-хозяев.

Статью за использование рабского труда в «Альтернативе» сравнивают с семейным насилием: слово против слова, ничего другого по большому счету в деле нет. Но если семейное насилие полностью скрыто в квартире и сложно найти свидетелей, то в случае с рабством свидетели вроде как есть, но показания давать не хотят: живут по соседству, неприятностей не ищут.

— «Ну а что он такого ужасного сделал?» — говорят соседи в селе. Не все воспринимают это как нечто ужасное. А силовики — часть того же народа и у них такое же отношение. «Ну у фермера какие-то алкаши работают, чего я буду заморачиваться». <…> Как и семейное насилие: муж с женой повздорили, че я должен свое время тратить. Это вообще не воспринимается как серьезное преступление, — рассказывает Никитин.

Получить наказание по статье за использование рабского труда в России сложно. В среднем из сотни освобожденных рабов 95 человек постараются забыть случившееся как страшный сон и жить дальше. Только пять человек окажутся готовы писать заявление в правоохранительные органы и добиваться наказания для бывших «хозяев».

Олег к ним не относится. Он планирует восстановить паспорт, подлечиться и найти работу. Юрий тоже с заявлением не обращался — его сестра Ирина говорит, что мужчина пропал на всё лето, а вскоре после освобождения опять исчез в поисках работы.

Шпотя уверен, что если бы силовики хотели — разобрались бы тогда, когда рабочие звонили в службу спасения.

— Да кому мы нужны? — спрашивает он.